КАК НЕ ПРЕВРАТИТЬСЯ В РЕСТОРАН ПРИМОРСКИЙ

Журнал «Холод»
апрель, 2024

В 1998 году я первый раз оказалась в Нью-Йорке и поехала в Бруклин посмотреть Брайтон Бич. Думаю, если бы я отправилась туда прямиком из самолета, мне трудно было бы сохранить связь с реальностью. Брайтон Бич был похож на зависший во времени, но преодолевший пространство и устроившийся рядом с океаном, Торжок 70-х. Почти все вывески были на русском языке. В туалете ресторана «Приморский» были сломаны замки и держатели для туалетной бумаги, что добавляло привычного колорита.

Хотя официанты были заботливыми. Мы пришли втроем и заказали три капустных салата. «Хватит с вас и двух», — сказала официантка — красивая крупная шатенка неопределенного возраста с пучком — и, глядя на наши растерянные лица, добавила доверительно: «Порции большие». В местных магазинах продавали черный хлеб, гречку, творог и сгущенку, а еще, конфеты «Мишка на севере» и «Белочка». И я оценила такт моих давно уехавших друзей, неизменно радовавшихся моим ностальгическим посылочкам, в которые я трепетно добавляла конфетные кулечки.

Еще одной приметой этого места были люди, которые при всей своей неоднородности — от очаровательных старичков в шейных платках и благообразных старушек с фиолетовой головой в широких белых блюках до пронырливого вида сороколетных весельчаков в кепках — почти никак не встраивались в американскую жизнь.

Брайтонцы смотрели программу «Время» (которую и в России, кажется, уже никто не смотрел) и рассуждали о судьбах Родины. Они ругали Америку и любили Америку, но почти не вступали с ней в отношения. А если вступали, то чаще всего через особых русскоязычных «поверенных», делавших свой невеликий гешефт на чуть лучшем знании местных правил и языка. Эти люди уехали из советской или постсоветской страны, часто приложив для этого огромные усилия. Но оставались связанными с покинутой ими жизнью значительно больше, чем с той, в которой они оказались.

Сейчас я живу в Лондоне. Моей эмиграции почти четыре года. И сейчас я гораздо лучше понимаю россиян с Брайтон-Бич, которые так удивили меня в 1998-м.

Эмиграция — это очень сложно. Конечно, мне стало значительно легче, когда у меня меня появился круг общения, когда стало понятно, что я могу работать в Лондоне. Но главное — я приняла мысль, что никогда не ассимилируюсь. Никогда не буду говорить на английском без акцента, никогда не буду «своей» — не то, что «в полной мере», а даже и «в большой степени».

Воспоминание о бруклинских бывших россиянах навевало на меня тоску и, честно говоря, страх застыть во времени и превратиться в такой ресторан «Приморский» со сломанным замком и большими порциями капустных салатов. Это ведь частая история для эмигрантов во всем мире. Многие «бруклинцы» перебравшись куда-либо – ментально не переезжают, испытывают депрессию, разочарование в переезде, чувствуют одиночество, неспособность поддерживать близкие отношения. Они боятся будущего и желают вернуться в страну исхода вне зависимости от ситуации там.

Обошлась я со своим страхом привычным образом: стала расспрашивать людей в жизни и социальных сетях и читать статьи на тему в поисках путей адаптации. Под адаптацией, которая в общем смысле определяется как приспособление к новым условиям среды, я понимаю обустройство жизни на новом месте так, чтобы жизнь эта субъективно была не хуже, чем на предыдущем. Может и лучше в чем-то, может и нет, но, чтобы человек мог сказать: «Я доволен тем, что переехал».

Тут надо отвлечься на минуту и сказать, мне в адаптации в Британии психологически помог опыт бытия еврейкой и «вшивым интеллигентом» (как нежно называла нас учительница английского в школе). В советские времена я всегда чувствовала, что я не вполне своя в «своей» стране. Это, как я сейчас понимаю, подготовило меня к значительной части эмигрантских переживаний. Мне такой опыт помог. А тем, кто в России долгое время считал себя совершенно своим — особенно успешным профессионалам, чья национальная принадлежность не подвергалась сомнению — наверное, еще сложнее.

После расспросов людей и чтения литературы я обнаружила, что факторы, помогающие адаптации можно разделить на следующие группы:

• Отношение к языку. Понятно, что возможность свободно и красиво говорить на языке страны, в которую ты переехал помогает адаптироваться. Но это не главное. У большинства людей это получается вовсе не сразу и почти всегда не так хорошо, как им хотелось бы.
  Важно научиться пользоваться языком как инструментом. Главное, чтобы вас понимали, и вы понимали других. Еще важнее — взаимная интенция друг друга понять. Один из коллег, заметив мои страдания из-за моего ужасного английского, спокойно сказал: «Это не только твоя проблема, мы тоже должны приложить усилия, чтобы тебя понять, и мне важно быть тобою понятым». Я была растрогана, и это добавило мне вдохновения и свободы в коммуникации.

• Собственная активность или, если хотите, активная социализация. Не пассивная (где вас приглашают в гости или на концерт — это почему-то не особенно помогает), а активная: вы интегрируетесь в новую реальность или предлагаете, что можете, другим: учитесь, работаете, волонтерите, создаете сообщества, организуете лекции, вечера и так далее.

• Создание смешанного социального круга, в который в идеале входят люди из трех условных групп. 1) Те, с кем можно говорить на родном языке и с кем у вас есть общий культурный код. 2) Те, с кем можно говорить на языке страны, в которую вы переехали, но которые, как и вы, — иммигранты. 3) Люди, которые родились и выросли в этой стране.

• Любопытство к местной культуре (ее традициям, еде, искусству, истории, природе и так далее).

• Построение отношений с городом, деревней, районом, в котором вы поселились. Изучение архитектуры, выбор «своих» мест: любимых кафе, булочных, уголков, улочек, которые вы наполняете личными ассоциациями. Я помню, когда только переехала, моя коллега и подруга спросила: «Ты уже нашла место, где уютно пить кофе?». Подруга знала толк в переездах.

• Смыслы. Ясное понимание, почему ты переехал. Например: хочу, чтобы дети учились в школе, где нет «разговоров о важном», «не хочу идти на «допустимые компромиссы». Или: «боюсь, что моего сына мобилизуют», «хочу заниматься наукой там, где это возможно». Список можно продолжать.

• Ощущение развития и обогащающего опыта. Понимание, что в результате переезда ты наконец выучил язык, научился выживать в разных условиях, познакомился с потрясающими людьми, освоил новую профессию, увидел мир.

• Создание дома. Это может быть собственный дом или арендованное жилье, но важно сделать его «своим». Это довольно интимный процесс. Для одних людей, «где стул поставил, там и дом», а для других этого совершенно недостаточно. Для одних пространство становится своим, если человек, например, начинает приглашать других людей в гости, готовить для них. Кто-то выращивает свой садик. А кому-то важно завести собаку или рыбок.

• Ощущение, что другого дома нет. То есть того, что было домом больше нет. Многим из уехавших возвращаться некуда. Они погорельцы. Все, что возможно – попытаться подальше от пожара спасти «ценные вещи». Страшно смотреть на закрытые театры, запрещенные пьесы, книжки, засунутые в мусорные мешки или изъятые из библиотеки. Хорошо, что мы знаем, что «рукописи не горят». И отчасти как раз потому, что вне пожара их можно сберечь.

• Признание потери. Любая эмиграция, даже самая желанная и запланированная, сопряжена с потерей (прошлой привычной жизни, родных запахов, любимых мест, возможности запросто встретиться и обняться с родными людьми) и переживанием горя от этой потери. Если потеря не признана и не пережита, нормальная адаптация невозможна.

Поэтому чрезвычайно важно обходиться с этим как с горем, в том числе сохранить, по точному выражению прекрасного итальянского психотерапевта Джанни Франчесетти, «двойную верность». Верность тому, что мы любили в прошлой, допереездной жизни, и верность и открытость новой жизни, новым условиям, контактам, новым любимым местам. Важно найти прошлому такое место в настоящем, чтобы оно, оставаясь важным, не заслоняло новое.

Все сказанное выше не означает, что для адаптации на новом месте надо «забыть» о России раз и навсегда. Конечно, я, как и многие мои уехавшие соотечественники, слежу за новостями из России. И конечно, мне не все равно, что происходит в государстве, в котором я родилась и провела большую часть жизни, и вокруг него.

Комментарии некоторых еще живущих (и уже не живущих) в России людей: «вы уехали и не можете рассуждать о стране», меня искренне удивляют. Конечно, можем. И волноваться, и думать, и рассуждать. Понятно, что угол зрения у людей уехавших и оставшихся — разный. Но это как раз создает более полную картину.

Кстати, я не думаю, что была бы так погружена в новости, если бы не война. Горе и от происходящего, и от того, что многим невозможно вернуться или не хочется возвращаться, с одной стороны, мешает адаптироваться, отнимает силы и время, которые уходят на погружение в «российские новости», а с другой, поддерживает ощущение принадлежности. Парадоксальным образом в этом есть свой плюс: многие, разделяющие те же ценности, что и я, оказались в похожей ситуации. А это — легкость нахождения единомышленников — как раз то, что адаптацию облегчает.

В многочисленных статьях, посвященных адаптации при эмиграции, присутствуют еще два фактора, ни разу не упомянутых моими собеседниками. Один ожидаемый — возраст: людям помладше адаптироваться, как правило, легче; второй неожиданный — внешность: людям, внешне похожим на местных жителей, адаптироваться оказывается значительно проще.

Я очень благодарна всем, кто поделился со мной своим опытом адаптации. Благодаря им я еще раз соприкоснулась с тем, что помогает адаптироваться в другой стране. Может быть, не всегда легко следовать этим рекомендациям, но, если что-то из этого вам подходит, станет легче. Знаю по себе.